Мои родители – одесситы. Оба родились и выросли в больших и по-одесски шумных семьях. Множество дядек, теток, двобродных братьев, сестер... Эммануилом я был назван в честь маминого брата, которого убили во время погрома в Одессе. Родители – единственные из этого многочисленного семейства покинули этот город.
Как-то на каникулах я приехал в Одессу к дедушке с бабушкой. Они жили на улице Ришельевской в доме №28 – в самом центре города. С дедом – невысоким, лысоватым, всегда с палочкой – прогуливаемся по Ришельевской, я достаю сигарету, коробок спичек, картинно прикуриваю. Дед вдруг как заорет своим фальцетом:
- Люди! Вы посмотрите на этого идиёта!
Я от неожиданности стал красным и потным. А дед продолжает:
- Вы посмотрите, КАК он прикуривает! Ему же сера в глаз попадет!
Тут же целая толпа собралась! Что вы хотите? – Одесса! И все бурно обсуждают, как надо правильно прикуривать, чтобы пацан не пострадал.
С Юркой Кочетковым мы дружим уже 55 лет. Его мама была ведущей актрисой в городе, и папа тоже был когда-то актером, но потом стал директором театра. Благодаря этой семье я и «заболел» театром. Помню, еще детьми, мы с Юркой поругались из-за чего-то. И вот идем по противоположным сторонам улицы. Я в детстве был та еще плакса. Иду, куксюсь. Вдруг навстречу нам Юркина мама. Видит, что я по противоположной стороне иду, и зовет: «Эммочка! Иди сюда!». А я в ответ решительно – «Нет!». В общем, она нас обоих домой забрала, напоила чаем, и мы помирились. С тех пор и не ссорились.
Мои старшие класы – время стиляжничества. Конечно, мы были дурачками. Ну что мы знали о стилягах? Только внешнюю сторону. Дурацкие галстуки с обезьянами, пиджаки разных цветов с какими-то жуткими утрированными плечами. Мучались, подклеивая на подошву каучук, чтобы добитьс эффекта ботинок на манной каше. А брюки-то натягивали чуть ли не с мылом, такими узкими они были. ВСЕ было закрыто. Железный занавес. Я бы сказал, железная кастрюля, прикрытая крышкой. И мы пытались выглянуть из этой кастрюли, увидеть хоть что-то, кроме неё.
При поступлении надо было читать прозу, стихи, басню, а также петь, танцевать... в общем, делать все, что прикажут. Три тура. Толпы обезумевших абитуриентов проделывали это кто лучше, кто хуже, кому везло, кому нет. Перерывы между турами были большие, и ожидание следующего – это нервы и недоедание. Я был длинный, худющий, и к третьему туру уже еле стоял на ногах. И когда мой будущий педагог, профессор Борис Вульфович Зон, сказал: «Станцуйте!», силы окончательно покинули меня. Я с отчаянным криком «Асса!», сунув палец в рот, на тоненьких, подгибающихся в ногах пустился в лезгинку. Это было так неожиданно для всех (и для меня тоже), что сначала установилась мертвая тишина, в которой были слышны только мое тяжелое дыхание и истеричные звуки «асс!», «асс!», «асс!». А затем почти вся приемная комиссия оказалась под столом от хохота. Меня долго не могли остановить...
После окончания института собралось человек двадцать с нашего и параллельного курсов и уехали в Псков – маленький уютный городок недалеко от Ленинграда. Театр там старинный, с традициями. За те два сезона, которые я там проработал, переиграл немыслимое количество ролей.
На параллельном курсе училась девушка, которую звали Тамара Румянцева, она тоже поехала с нами в Псков. Там при расселении мы оказались в одной квартире: я в одной комнате, Тамара – в другой, а в третьей еще кто-то. Мы вместе целый день проводили в театре, вечером встречались на общей кухне... а потом нас с Тамарой назначили на роли любовной пары. И мы так привыкли к этой ситуации, что решили соединить наши жизни. Вернувшись в Ленинград, официально оформили брак, а через некоторое время появилась чудесная дочурка Ксюша.
Из автобиографии 1971 года: «В 1963 году по семейным обстоятельствам я переехал в город Ленинград, где сначала работал во Всесоюзно-гастрольно-концертном объединении, затем с 1964 года в театре Драмы и Комедии, а с 1968 года в Ленинградском Государственном Театре имени Ленинского комсомола. На протяжении этих лет работы в театрах был секретарем комсомольской организации, членом бюро и постоянном членом Художественного Совета театра».
Георгий Александрович Товстоногов пришел в наш театр ставить «Вестсайдскую историю». Это был первый мюзикл в Советском Союзе. Никто ничего не знал, не представлял, что такое мюзикл. Нас разделили на две группы: «американцев» и «пуэрториканцев». Нас с Аллочкой назначили на роли любовной пары «пуэрториканцев», Аниты и Бернардо. До репетиций наше общение ограничивалось только приветствиями. Потом Сандро Товстоногов занял нас обоих в «Любови Яровой». Я играл Ярового, Аллочка – Панову. Так начались наши отношения. Если говорить честно, перед её очарованием устоять было невозможно. Грех ухода из моей первой семьи и то, что я оставил ребенка, всю жизнь камнем лежала у меня на душе. Аллочка поначалу была очень сдержанна. Она очень переживала, что я изменяю семье, и все предложения стать моей женой отвергала. Но мои чувства к ней взяли верх над всеми остальными. Я пришел в её дом на угол Литейного и Невского, нажал на звонок, Аллочка открыла, и я сказал:
- Есть сведения, что в Вашей комнате имеется свободное место...
С тех пор мы не расставались.
Когда мы уезжали из Питера, нас пришло провожать много людей. В том числе и Сережа Юрский с Наташей Теняковой, Кама Гинкас и Гетта Яновская... И все говорили: «Сумасшедшие! Вы здесь имеете такое замечательное положение! Зачем вам в Москву? Это же государство в государстве! Зачем опять начинать все с нуля?» Но прошло некоторое время... и все они тоже оказались в Москве.
В Театре Станиславского я познакомился с великим режиссером Варпаховским, у которого сначала сыграл в спектакле «Продавец дождя» по пьесе Ричарда Нэша, а затем Беркутова в спектакле «Волки и овцы». Потом были
Нас поселили в доме на Смоленской набережной, отдали одну комнату из трех: в ней было метров шестнадцать, не больше. Вскоре родился сын Максим. Мы отгородили для него уголок за шкафом, и он там спал.
В 1984 году из театра Маяковского ушла Татьяна Доронина, исполнявшая главную роль в «Кошке на раскаленной крыше» Т. Уильямса. Стали искать новую актрису. И кто-то подсказал Андрею Гончарову посмотреть Аллу Балтер. А задолго до этого Андрей Александрович уже приглашал меня работать в свой театр. И конечно, задал вопрос о моем семейном положении. Я ответил, что моя жена – актриса.
- Даа? Оо, мне надоели семейные пары в театре! Нет, нет, нет!
- Ну нет так нет.
Прошло несколько лет. Андрей Александрович приглашает Аллочку и задает ей тот же самый вопрос. Она ему:
- Мой муж – актер.
- Кто?
- Виторган.
- Ааа. Тогда хорошо! Давайте ко мне в театр.
И мы начали работать в театре им. Маяковского.